Давеча, будучи в состоянии некоторого нервного расстройства, забрела в книжный магазин и наткнулась на "Книгу, ради которой объединились писатели, объединить которых невозможно". Этот небольшой томик в осенних тонах содержит рассказы и отрывки из свежих произведений ряда читаных мной писателей, как то Акунин, БГ, Гришковец, Ерофеев, Лимонов, Пелевин, Петрушевская, Сорокин, Толстая, женщина-Фрай, а также ряд нечитанных, среди которых прочла такое:
начало читать не обязательноНедавно я написал трагический роман из жизни эмигрантов. Роман
называется... Впрочем, я не помню, как он называется, я загляну в рукопись
и название впишу позже.
Хотя я писал этот роман примерно два с половиной года, не могу
сказать, чтобы я очень уж напрягался. Работа шла, в общем легко. Стоило мне
написать одну строку, как в моем воображении всплывала сразу другая, а за
другой - третья. Никаких трудностей в описании природы или состояния героев
я не испытывал, да и сюжет развивался как бы сам по себе. Сюжет, между прочим, простейший. Русский писатель-эмигрант
обнаруживает, что жена ему изменяет с его ближайшим другом художником. Он
устраивает скандал, ей ничего не остается, как уйти к художнику. Как только
она ушла, он понимает, что не может жить без нее ни секунды. Он ей звонит,
и она немедленно возвращается, потому что не может жить без него. Но когда
она возвращается к нему, она понимает, что не может жить без художника.
Положение осложняется тем, что писатель и художник не могут жить друг без
друга.
Все трое проклинают друг друга, попрекают и объясняются в любви. Они
пытаются разрешить проблему по-разному. То писатель выгоняет ее из дому, то
художник. Иногда она уходит сама от одного к другому. Иногда уходит от
обоих. Иногда писатель, бросив их обоих, куда-то уезжает, но не выдержав,
возвращается. Другой раз уезжает художник. Потом они решают жить втроем и
страдают от ревности и ненависти. Потом решают, что они вообще все должны
разойтись. Дело кончается тем, что они собираются в мастерской художника
все трое в строгих вечерних туалетах. Они ставят пластинку с концертом
Шуберта и при свечах пьют шампанское. Шампанское, конечно, отравлено.
концовка довольно предсказуема, но милаВ двух словах такой вот роман. Я поставил точку месяц назад и тут же
отнес рукопись издателю.
Вчера издатель пригласил меня к себе.
Мы сидели в мягких кожаных креслах у него в кабинете, увешанном
портретами его лучших авторов (мой портрет, разумеется, среди них), нас
разделял только журнальный столик, на котором заглавием вниз лежала
какая-то книга.
Прежде, чем начать разговор, издатель предложил мне что-нибудь выпить:
кофе, коньяк, виски, пиво. Я попросил кофе. Он выглянул за дверь и
распорядился. Секретарша внесла кофе и удалилась.
Помешивая кофе, издатель посмотрел на меня внимательно и сказал:
- Слушайте, Владимир, вы написали потрясающий роман!
- Да, - сказал я смиренно, - я тоже так думаю.
- Когда я его перечитывал, я плакал.
- Я тоже, - сказал я.
- А последняя сцена, когда они при свечах и слушая Шуберта пьют
отравленное шампанское, грандиозна. В мировой литературе ничего подобного
не было.
- Да, сказал я, - мне тоже так показалось.
- Но, Владимир, послушайте меня внимательно. Дело в том, что этот
роман мы уже напечатали два с половиной года назад.
- Вы его напечатали до того, как я его написал? - удивился я.
- Нет, нет. До такой изощренности наша техника еще не дошла. Два с
половиной года назад вы написали этот роман, а мы его напечатали. Он шел с
очень большим успехом, на него была отличная пресса, вы получили за него
премию и при получении ее выступили с замечательной речью.
- Этого не может быть, - возразил я. - Неужели вы думаете, что я уже
даже не помню, что написал?
- Я ничего не думаю, - сказал он со вздохом. - Но вот вам ваша
рукопись, и вот вам ваш роман в напечатанном виде. - Он перевернул лежавшую
на столе книгу и протянул мне.
Мне стало нехорошо. Я увидел, что напечатанный роман, так же, как и
рукопись, называются... Сейчас я не могу вспомнить, как он называется, но
потом посмотрю и скажу. Расстроившись, я положил в портфель книгу и
рукопись и ушел домой, забыв попрощаться с издателем. Дома я положил перед
собой книгу и рукопись и стал сравнивать. Когда я читал это, я плакал.
Интересно, что я не просто написал слово в слово тот же самый роман,
под тем же названием и с тем же количеством глав и слов, но даже знаки
препинания везде стояли одни и те же. Это тем более удивительно, что знаки
препинания я обычно ставлю где попало.
Всю ночь я проплакал. Я плакал над постигшим меня ужасным несчастьем.
Я думал, что же это случилось? Ведь я еще не так стар, чтобы быть
пораженным столь глубоким маразмом. Два с половиной года изо дня в день, не
разгибаясь, я писал этот роман страстно и вдохновенно. Я выкурил тысячи
сигарет и выпил цистерну кофе. У меня все так хорошо получалось, я то
смеялся над своей выдумкой, то обливался слезами, то хлопал себя по колену,
восклицая; "Ай, да Пушкин, ай, да сукин сын!"
И что же?
К утру я решил, что, как только встану, немедленно пойду к доктору.
Конечно, маразм зашел далеко, но все же есть от него какие-то средства,
антисклеротин какой-то или как это там называется. Уже светало, когда я все
же заснул.
Проснувшись, я свой визит к доктору решил отложить. Я подумал, ладно,
я потратил два с половиной года впустую, ну и черт с ним. Жалко, конечно,
но я не буду тратить время на визиты к докторам, а сразу же примусь за
новый роман. Тем более, что у меня есть потрясающая идея, которую я
вынашивал уже два с половиной года. Сюжет простейший. Русский
писатель-эмигрант обнаруживает, что жена ему изменяет с его ближайшим
другом художником. Он устраивает ей скандал, она уходит, происходят еще
разные коллизии (я еще не все придумал), и дело кончается тем, что все трое
собираются в мастерской художника, ставят пластинку Шуберта и при свечах
пьют отравленное шампанское.
Собственно говоря, у меня уже все продумано, и года через два - два с
половиной я, пожалуй, этот роман закончу. Так и живем. Кстати, книжка направлена на благотворительные цели. Все доходы от ее реализации обещают направить в помощь российским хосписам.